8 января 2018

День начался как-то безрадостно, несмотря на хорошую погоду. Витя еле смог отодрать себя от кровати и совершенно не был настроен куда-либо ехать. Было очень заметно, что болезнь не собирается сдаваться и продолжает ломать его организм. И только после того, как я уже собралась и приготовилась выходить, он все же не захотел отпускать меня одну и попросил подождать. По плану мы должны были сегодня доехать до Ум-эр-Расас, что в 30 км от Мадабы, и вернуться обратно той же дорогой. Ум-эр-Расас – это археологический комплекс, содержащий руины римской, византийской и ранних мусульманских цивилизаций. Туда-обратно короткой дорогой получалось около 60-ти, а с учетом того, что дорога это не совсем ровная – сначала спуск в небольшую долину Wadi al Wala, а потом подъем из нее, и это нужно было проделать дважды – для человека с температурой, больного бронхитом, это было достаточно серьезной физической нагрузкой. Договорились, что если станет совсем невмоготу, то Витя вернется в гостиницу.

C утра мне было очень плохо. Вчерашние подвиги явно не пошли на пользу. Но отпускать Таню куда-то одну я просто не имел права. Как бы болен я ни был, я понимал, что в мусульманской стране, пусть и демократичной, европейская женщина неизменно привлекает ненужное внимание. А уж тем более, с таниным характером. Эта уж точно хиджаб не наденет, а даст в пятак. В разумных пределах, конечно. Но всё-таки вокруг нас жил собственной жизнью пёстрый арабский мир с моралью, традициями, религией, отличными от наших. Вспомнил случаи в Турции и в Палестине, когда мы оказывались в достаточно неоднозначных ситуациях. И если бы женщина попала в такие ситуации без присутствия мужчины, всё было бы намного хуже. Поэтому танина езда в одиночку по иорданским селам даже не обсуждалась. Но оторваться от одра болезни мне оказалось не так легко.

Как рабочую версию мы приняли выезд Тани из города под моим эскортом и торжественное возвращение больного на покой. Я чуть было так и не сделал, но потихоньку раскачался, забыл, что болен и поехал-поехал… В очередной раз думаю о том, что жизнь в седле — мое естественное состояние. Это гораздо более естественно, чем ехать два часа на работу, сгорбившись в гробике на колёсиках, в который напиханы тридцать человек, каждый тыркается в экран с каменным лицом, потеет, дышит, а туркмен-водитель врубает печку и всем хорошо. Только чувствуешь себя ночью живых мертвецов, выйдя из такой маршрутки. Велосипед возвращает утраченное чувство свободы. Велосипед возвращает нечто очень важное, чего напрочь лишён современный москвич — воздух. Именно воздуха, свежего ветра, озона, волны кислорода нам не хватает в мегаполисе. Его нет настолько, что ты забываешь, каково это — дышать полной грудью. Ехать в седле — гораздо более естественное ощущение, чем идти или сидеть. Это факт.

И вот мы снова лавируем среди безумного трафика Мадабы, на этот раз движемся к юго-восточным окраинам города, по пути высматривая магазины, где можно купить скотч и пленку для будущей упаковки великов. Южная граница города оказывается совсем неприятной: грязные замусоренные дома-развалины заканчиваются, и пейзаж сменяется целыми мусорными полями, бесконечно уходящими за горизонт, на которых обитают стаи одичавших бездомных собак. Вонь от мусорных полей стоит страшная, а собаки то и дело с лаем бросаются к дороге, едва заметив нас. Но собаки здесь такие же трусливые, как и нечестивые иорданские подростки: лают издалека, принося мелкие неприятности, а подбежать близко и укусить, видимо, боятся. А стоит только остановиться и пригрозить псине, сделав вид, что поднимаешь камень с земли, как она тут же убегает от тебя с трясущимися поджилками.

На подъемах Витя начинает задыхаться и медленно идет пешком, за ним уже тянутся стаи лающих собак. «Господи, собак здесь как тараканов!» — восклицает Витя. Хочется поскорее убраться из этого места. Самое удивительное, что периодически среди этой беспощадной помойки то и дело попадаются дома с огороженными участками. Потрясающее безразличие иорданцев к своей собственной экологии, тому месту, где они живут и дышат всеми этими опасными испарениями.

После преодоления самого неприятного десятка километров витины силы окончательно иссякли, и он выразил ясное желание вернуться в Мадабу. Пока перекладывали насос и запасные камеры, которые вез Витя, ко мне в рюкзак, он снова передумал возвращаться. Будто бы что-то не давало оставить меня одну. «Я уже проехал треть пути, и остальной путь тоже проеду».

Вдруг на пустынной дороге что-то движется нам наперерез. Это ребенок на совершенно убитом велосипеде спешит, сломя голову. Наверное, он первый раз в жизни видит, чтобы взрослые ехали на велосипедах да еще в таких странных одеждах. Кричит нам, мы останавливаемся. Ему интересно все, что висит у нас на велосипедах, щупает мои велотайтсы из любопытства: вряд ли его мама и сестры носят что-то подобное. Какое-то время он еще едет за нами, но ему не угнаться — мы уже далеко.

И тут на дороге — строение как строение. С одним только отличием. От него исходит аппетитный аромат свежеиспечённого хлеба. После часа ужасного смрада от гниющих собачьих трупов и гор мусора, окружавших нас со всех сторон это было, мягко говоря, неожиданно. Внутри нас встречает приветливый молодой бородач. Лепёшки пекутся тут же. Мука помолота грубо, технология допотопная — киргизские московские булки выглядят верхом цивильности в сравнении с этим хлебом. Но насколько же он вкусен! Чувствуется, что испечён с любовью и знанием дела. И стоит 7 рублей на российские деньги — 15 пиастров, кажется. Это была самая дешёвая моя покупка в Иордании — в оставленном Богом селении на пыльной дороге, я, мучимый кашлем и ознобом, съел этот волшебный арабский хлеб и как Алладдин смог лететь дальше со скоростью ковра-самолёта. Болезнь испугалась волшебства хлебопёка и куда-то спряталась. 

Наконец мы достигли своей цели: вот он древний Ум-Эр-Расас! Но место, очевидно, не пользуется популярностью у туристов. Вывеска ЮНЕСКО над входом скучает, как и охранники в каморке визитор-центра. Вите эта дорога далась нелегко. Еще долго он приходит в себя, чтобы наконец зайти внутрь и быть готовым к восприятию археологических развалин.

Некоторые историки именуют Ум-Эр-Расас иорданской Троей. Другие относятся к этому памятнику скептически. И не случайно. Ведь изучение библейского города Мефаафа, который стоял некогда на этом месте, еще только начато. Римская военная крепость Кастрон Мефаа, стоящая на руинах города древнего так же тёмная лошадка для историков. Лишь малая часть города раскопана. Будущие поколения археологов могут найти здесь как уникальные артефакты, так и просто остывшие камни. Но даже то, что сегодня могут увидеть туристы, заставило внести этот памятник в список мирового наследия ЮНЕСКО. Комплексы величественных храмов, широкие улицы, стены крепости. А главное — удивительная мозаика с изображением городов Ближнего Востока и сцен городской и сельской жизни. Эта смальтовая композиция — самая большая в Иордании. Туристов в Мефаа мало. Бродим среди пыльных камней, поросших бурьяном. Римские стены и полуразрушенные храмы впечатляют. Меня слегка отпускает — велосипед всё-таки разогнал кровь. Никаких примечательностей с нами не происходит, если не считать явно скучающих полицейских, которые приглашают нас в к себе в офис и с любопытством изучают наши паспорта. Чахлый магазин сувениров и кафе и вовсе закрыты. Обилием туристов это новое в списке памятников ЮНЕСКО место явно не славится. 

Меня поразило то, что в Ум-Эр-Расас некогда было очень много церквей. Археологи нашли пока что 16. Они стоят так плотно друг к другу, буквально алтарь к алтарю, что это вызывает очень много вопросов «зачем?» и «почему?» Было ли это какое-то священное место, религиозный центр, место паломничества? Информации об этом древнем городе нам удалось найти крайне мало. Мозаичные полы церкви Святого Стефана просто поражают воображение. На них изображены города древней Палестины, многие из которых можно узнать и по современному названию.

Немного в стороне от Ум-Эр-Расас стоит башня. С виду непримечательная, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что в нее нет входа, хотя наверху явно имеется какое-то помещение. Ученые долго изучали эту башню и пришли к выводу, что там жил монах-столпник. Также таких монахов называют стилиты (stylite monks). Самым известным таким монахом был Симеон Столпник (на западе он Стилит). Эта каменная башня высотой 14 метров, построенная в центре двора, примыкающего к небольшой церкви, является чуть ли не единственной сохранившейся в этом регионе. В комнату в верхней части башни, в которой и жил монах, доступ был скорее всего по приставной лестнице.

Впечатлившись подвигом монаха, мы вдохновленные возвращаемся на дорогу. Даже настроение улучшилось! Предстоит обратный путь в Мадабу.

На дороге мало машин. Местность не примечательная и бедная. Деревни небогатые, людей мало. На дороге устраивают засаду дети с камнями в руках. Неприкрытый восторг блещет в их зрачках — кафир на велосипеде! Да еще и с женщиной. Интересно, что за чувство испытывают мелкие арабские хулиганы при виде женщины без хиджаба и в лосинах? Презрение? Отвращение? Или злорадство? Как в простых детских сердцах зарождается пламя ненависти и через несколько лет камни сменяются калашами? Сложный вопрос.

Десяти-двенадцатилетние арабчата, которых мы благополучно проскочили, наверняка позвонили своим товарищам в соседнюю деревню. На пустынной дороге возле неё нас ждала засада. Ребята постарше — лет по 14-15. Трое. Я ехал чуть впереди. Один бросился наперерез, но не отважился напасть. Пока я тормозил и разворачивался, услышал позади истошный крик Тани. Её сбили с велосипеда и она упала, ударившись об асфальт. Слава Богу, не сильно. Адреналин ударяет в кровь и я бросаюсь в погоню по встречке. Счастье, что в этот момент никто не ехал навстречу, иначе инцидент закончился бы большей кровью. Почти догоняю одного из испуганно бегущих подростков. Замахиваюсь, чтобы схватить его, но он уворачивается. Троица сбегает с дороги и скрывается вдали. Почва песчаная, поэтому выбор невелик — преследовать их бегом, сотрясаемый кашлем и одышкой я не могу. Возвращаюсь к Тане, которая корчится от боли. Ударила ногу, пальцы на руках в крови, голову от асфальта спас шлем. Маленький камушек застрял в вентиляционном отверстии каски. Таня в ярости, она жаждет крови. И счастье сельских школьников, что они убежали далеко.

Мы уже практически проехали полпути, как в деревне Al Zafaran я заметила двух подростков, явно что-то хотевших от нас. Витя ехал впереди, один пытался схватить его за багажник, но не успел. Следом ехала я, подростки зажали меня с двух сторон, смеялись, сыпали явными оскорблениями, и наконец один больно ущипнул меня за задницу. За это я отвесила ему смачный подзатыльник прямо на ходу. Гаденыш явно такого не ожидал от большой белой женщины, сначала ничего не понял, а потом долго кричал мне вслед «фак ю».

Арабская месть не заставила себя долго ждать. Через пару километров на пустой дороге нас ждала засада. Трое хулиганов постарше (явно старшие братья) перекрыли путь. Все произошло быстро, они высыпали на дорогу неожиданно, и я даже не успела затормозить. Витя проскочил засаду, хотя и его они пытались зацепить. Но стало понятно, что главным объектом охоты была именно я. У одного из них в руке была какая-то заточка — самодельный нож, то ли каменный, то ли металлический. Двое зажимали с двух сторон, а тот с заточкой бросился на меня. Я вывернула руль в сторону, полетела на обочину и закричала. Подумала, что будут сейчас убивать и грабить. Трое на одного. Но Витя, услышав мои вопли, помчался с таким разъяренным видом, что все трое бросились наутек на трясущихся ногах.

Происходящее видели издалека пастух-старик и молодой араб на старом Suzuki. Он подошел и протянул Тане пластырь, ободряюще улыбаясь. Таня, у которой в телефоне была местная сим-карта, безуспешно пыталась набрать номер полиции. Связи не было. Через пару минут рядом с нами остановилась машина. Трое видных арабов с интересом и беспокойством начали расспрашивать нас, что произошло. Главной темой их речей было то, чтобы мы не вызывали полицию, а замяли ситуацию. Главной темой таниных речей было то, куда, как, насколько надолго все арабы, король, дети, полиция и жители иорданских сёл должны идти. Я тактично отмалчивался, изредка вставляя что-то возмущённое по-английски. Мне снова стало нехорошо после спринтерской гонки за дикими детьми. Перед глазами плыло. Арабы предлагали помощь, в том числе завезти нас в Мадабу вместе с велосипедами. В глубине души я был согласен на этот чудесный вариант. Ведь нужно было проехать еще 20 километров на закате, а сил у меня не было вообще. Хотелось лечь и не вставать. Но Таня гневно отвергла предложения помощи и мы, наконец, тронулись в путь. Перечить ей тоже не было сил. Не успели мы осилить несколько километров, как нас нагнал на модном джипе очередной араб в не менее модной куфии. Он оказался каким-то местным деревенским авторитетом и, елейно улыбаясь и кланяясь Тане, начал зазывать нас в гости, выражать желание загладить вину от имени всей деревни. Таня довольно сухо его отшила. Но зрелище было как из «Лоуренса Аравийского». «Простите нашу деревню, мэм!» — причитал араб. — «Я отвезу вас и ваши велосипеды куда скажете, только примите моё приглашение и простите этих глупых детей»! Мне поплохело ещё больше. Наконец, араб уехал.

Мне поскорее хотелось покинуть эту деревню, эту дорогу и эту страну. Больше никаких дел с арабами, тем более не хотелось идти к кому-то в гости перед закатом и принимать какую-то помощь. С меня хватит, это было последней каплей в чаше накапливающихся неприятных эмоций от взаимодействия с этим лживым мусульманским миром. Напускная вежливость, а за глаза ты кафир. Мы сами доедем до Мадабы, снова преодолеем зловонные собачьи поля и наконец попрощаемся с Иорданией. Завтра домой, только эта мысль грела меня. Никогда еще я не была так рада возвращению.

Как в тумане с огромными усилиями воли я въехал за Таней в зловонную Мадабу. Было уже темно. Нужны были картонные коробки для упаковки велосипедов и мы подобрали пару возле магазинов с полусгнившими бананами и пыльными бутылками газировки. Зрелище двух европейцев, роющихся в груде мусора возле магазина немедленно привлекло очередных местных подростков. Один молодой араб с азартом в глазах, подойдя к Тане вплотную, вкрадчиво сказал: «Фак ю, систер». «Не брат ты мне, козёл черножопый. Не брат.» — ответила Таня хриплым голосом. Араб довольно улыбнулся в ответ.

Второй молодой араб подошел к Вите и ехидно улыбаясь стал к нему цепляться: «Кафúр?» «Кефир, кефир,» — ответил Витя. Кафир — это слово из Корана, буквально «неверующий». Но так называют всех не мусульман. Сложно оценить современный оттенок его значения, презрительный ли (и насколько) или нейтральный, но лучшим аналогом в русском языке, пожалуй, можно назвать «нечестивец». В Коране сказано, что все кафиры попадают в ад, но некоторые мусульмане считают, что они просто обязаны ускорить этот процесс на земле собственными руками. Очень сложно понять, что движет людьми ненавидеть тех, кто выглядит иначе, думает иначе и имеет другую систему ценностей. В мусульманском мире другая система границ дозволенного, и иногда эти границы сложно понять интуитивно. Иногда нам казалось, что наш способ путешествовать уже сам по себе выходит за рамки этого дозволенного, что само наше существование на этих дорогах, на этой земле является чем-то запрещенным. Мы просто ехали, улыбаясь всем, и в обычной системе координат не делали ничего плохого. Я искренне пыталась понять. Но нас не должно здесь быть просто потому что мы другие и выбрали другой вид транспорта. И поэтому мы попадем в ад. Мне сложно вообразить, где у подростков зарождается такая агрессия и как они могут с возрастом становиться такими милыми и дружелюбными старичками? Может быть когда-нибудь я пойму эту культуру. Но читая Коран, я нашла лишь сборник правил, табу и запретов, ограничивающих свободу мысли и поведения. С одной стороны это помогает людям держаться определенного направления в жизни, избегать крайностей и преступного пути. А с другой они лишаются свободомыслия, разучиваются думать своей головой. Кажется, только страх перед Аллахом ими руководит, а не зов собственной совести. Люди привыкают жить в этой системе ценностей и не знают ничего другого. А ведь однажды познав свободу, так тяжело от нее отказаться. Я выбираю свободу, которую дает велосипед. Но сейчас велосипеды будут упакованы, и в аэропорт мы поедем на такси. Больше никаких кафиров на велосипедах. Может быть когда-нибудь. Но пока достаточно.